
Что же из этого выходит? Поначалу всё идёт гладко и в душах жителей даже расцветает что-то доброе. Но городок этот неспроста помещён режиссёром в предгорьях. Это не только физические предгорья, это ещё и предгорья духа. Каждый из его обитателей в своей жизни шёл наверх, но сбился с пути — и, фактически, стоит перед выбором — вверх или вниз. И вот молодая девичья душа, стремящаяся к добру и полюбившая городок, сдвигает баланс — куда?
Картина даёт однозначный ответ — её добро сдвинуло их ко злу. Они воспользовались её беспомощностью, попрали её невинность, но выковали в ней беспощадный дух. И когда приходит время суда, то все эти люди предгорий заслуживают высшей кары.
Режиссёр выносит приговор классическому гуманизму — человек неисправим. Обычные люди недостойны жить, ибо даже искреннее добро не может обратить их к добру в ответ. По сути, оправдывается гностическая концепция (делящая людей на людей духа, которые единственные спасутся, на людей души, которые имеют право жить, и на людей тела, которые по рождению не подлежат спасению и обречены на гибель). Т.е. концепция нутряно фашистская.
Но вполне ли честен с нами Ларс фон Триер? Какую модель человека он раскрывает? Буржуазная модель человека попросту предполагает неисправимость отдельного человека и требует, чтобы люди, освобождённые от сословных оков, были закованы в оковы закона. Только так человечество может двигаться вперёд и более-менее вместе спасаться. При этом заранее не предопределено, кому быть спасённым, а кому погибнуть. Ибо каждый лично свободен, а мерилом спасения является успех.
Это явно не та модель, которую раскрывает Ларс фон Триер. Но судя по воздействиям, которым он подвергает обитателей городка, он явно выделяет в человеке животные инстинкты и социальные установки.
Животное в человеке древнее, чем социальное. Социальное подавляет животное. И что будет, если человеку на перепутье, между небом и землёй, не подавлять животное начало, а максимально его раскрепостить? Одновременно, повысив давление на начало социальное.
Что если показать всем грубым мужланам в деревне красивую девушку, одновременно продемонстрировав её незащищённость (т.к. окружающий мир ищет её всё более настойчиво) и зависимость от них (поскольку она просит помочь)? Что, если эта всё большая настойчивость внешнего мира в поисках требует выдать девушку именем закона — основного социального регулятора западного общества? Что перевесит — стремление к взаимопомощи или законопослушность?
Раскрепощение звериного, подавление социального — что должно остановить пробуждение зверя в ещё вчера обычном, среднем человеке? Только высшее в человеке — его идеалы. Только идеалы взыскуют справедливости, стоящей выше закона, который явным образом используется «как дышло».
И что же — читает ли девушка деревенскому обществу классическую литературу? Ставит ли спектакли? Будит ли лучшее в них музыкой? Может быть, наставляет божьему слову? Нет, ничего такого. Она никак не борется за высшее в этих людях кроме демонстрации своего трудолюбия и доброты. А вот за низшее в этих людях идёт явная борьба — как внешнего мира, так и демонстрация беззащитности самой девушкой. Странно ли, что в итоге перевешивает низшее? Нет, закономерно.
Т.е. в рассуждениях Ларса фон Триера скрыта ошибка. Или сознательная манипуляция.
Но в любом случае правомерен вопрос — а как же обратить людей к добру? Если рушится классическая модель мира, в которой зло лишь попустительство божье, необходимое для свободы воли человека — то не становится ли добро лишь попустительством в царстве всеобщего зла? Оговорюсь, что рассуждаю с позиции атеиста, использующего религиозные метафоры за недостатком иных — но вопрос от этого не теряет остроты.
Ответ я вижу в другом киносюжете. В котором весьма немало параллелей с «Догвиллем». Тоже люди на распутье, тоже красивая девушка, тоже желающая всех обратить к добру. Но готовая тянуть людей наверх и считающаяся с низменным в человеке. И знающая, что демонстрация слабости людям на распутье — преступление, ибо потворствует низменному в них. Вот эпизод из «Оптимистической трагедии» — и предлагаю сравнить исход с исходом подобного эпизода (начало которого изображено на постере) в «Догвилле»: